Откуда пришла новогодняя ёлка?
радиция празднования новогодних праздников с ёлкой, настолько сильно вошла в наш быт, что почти никто не задаётся вопросами, а откуда пришла к нам ёлка, что она символизирует, почему именно ёлка неотъемлемый атрибут на Рождество и Новый Год.
Когда же появилась у нас ёлка и откуда она пришла, и попытаемся выяснить мы в данной статье.
В 1906 году философ Василий Розанов писал:
«Много лет назад я с удивлением узнал, что обычай рождественской ёлки не принадлежит к числу коренных русских обыкновений. Ёлка в настоящее время так твёрдо привилась в русском обществе, что никому в голову не придёт, что она не русская…»
Как вам уже известно, из моей статьи «Что мы празднуем на Новый Год» традицию празднования Нового Года с ёлкой в Россию своим указом принёс лже-Пётр I в 1699 году:
"...нынѣ отъ Рождества Христова доходитъ 1699 годъ, а будущаго Генваря съ 1 числа настанетъ новый 1700 годъ купно и новый столѣтный вѣкъ и для того добраго и полезнаго дъла, указалъ Великій Государь впредь лъта счислять въ Приказахъ и во всякихъ дълахъ и крѣпостяхъ писать съ нынѣшняго Генваря съ 1 числа отъ Рождества Христова 1700 года. А въ знакъ того добраго начинанія и новаго столътнаго въка въ царствующемъ градѣ Москвѣ, послѣ должнаго благодаренія къ Богу и молебнаго пѣнія въ церкви и кому случится и въ дому своемъ, по большимъ и проѣзжимъ знатнымъ улицамъ знатнымъ людямъ и у домовъ нарочитыхъ духовнаго и мірскаго чина передъ вороты учинить нѣкоторыя украшенія отъ древъ и вѣтвей сосновых, елевыхъ и можжевелевыхъ противъ образцовъ, каковы сдѣланы на Гостинъ дворѣ и у нижней аптеки, или кому как удобнѣе и пристойнѣе, смотря по мѣсту и воротамъ, учинить возможно; а людемъ скуднымъ каждому хотя по древцу, или вѣтьвѣ на вороты, или над храминою своею поставить; и то бъ то поспѣло, нынѣ будущаго Генваря къ 1 числу сего года, а стоять тому украшенію Генваря по 7-й день того жъ 1700 года..."
Тем не менее, к будущей рождественской ёлке указ императора Петра имел всего лишь косвенное отношение: во-первых, город декорировался не только еловыми, но и другими хвойными деревьями; во-вторых, в указе рекомендовалось использовать как целые деревья, так и ветви, и, наконец, в-третьих, украшения из хвои предписано было устанавливать не в помещении, а снаружи – на воротах, крышах трактиров, улицах и дорогах. Этим ёлка превращалась в деталь новогоднего городского пейзажа, а не рождественского интерьера, чем она стала уже намного позже.
Текст государевого указа свидетельствует нам о том, что для Петра в вводимом им обычае, с которым он познакомился во время европейского путешествия, важной была как эстетика – дома и улицы велено было украсить хвоей, так и символика – декорации из вечнозеленой хвои следовало создавать в ознаменование празднования именно Нового Года.
Важно, что петровский указ от 20 декабря 1699 года является, чуть ли не единственным документом по истории ёлки в России XVIII века. После смерти самозванца новогодние ёлки ставить перестали. Лишь владельцы трактиров украшали ими свои дома, причем эти ёлки стояли на трактирах круглый год – отсюда пошло их название – «ёлки-палки».
Государевы предписания сохранились лишь в убранстве питейных заведений, которые перед Новым Годом продолжали украшать ёлками. По этим ёлкам, которые были привязаны к колу, установлены на крышах или же воткнуты у ворот, опознавались кабаки. Ёлки стояли там до следующего года, накануне которого старые заменяли новыми. Возникнув в результате петровского указа, этот обычай поддерживался в течение XVIII и XIX веков.
Пушкин в «Истории села Горюхина» упоминает «древнее общественное здание, украшенное ёлкою и изображением двуглавого орла». Эта характерная деталь была хорошо известна и время от времени отражалась во многих произведениях русской литературы. Иногда же вместо ёлки на крышах кабаков ставились сосенки:
«Здание кабака ... состояло из старинной двухэтажной избы с высокой кровлей ... На верхушке ее торчала откосо рыжая иссохшая сосенка; худощавые, иссохшие ветви её, казалось, звали на помощь».
А в стихотворении Н. П. Кильберга 1872 года «Ёлка» кучер искренне удивляется тому, что барин по вбитой у дверей избы ёлке не может признать в ней питейного заведения:
«Въехали!.. мчимся в деревне стрелой,
Вдруг стали кони пред грязной избой,
Где у дверей вбита ёлка...
Что это?.. — Экой ты, барин, чудак,
Разве не знаешь?.. Ведь это кабак!..»
Вот почему, кабаки в народе стали называть «ёлками» или же «Иванами-ёлкиными»: «Пойдем-ка к ёлкину, для праздника выпьем»; «Видно, у Ивана ёлкина была в гостях, что из стороны в сторону пошатываешься»; «ёлка (кабак) чище метлы дом подметает». Вскоре, весь комплекс «алкогольных» понятий постепенно приобрёл «ёлочные» дуплеты: «ёлку поднять» — пьянствовать, «идти под ёлку» или «ёлка упала, пойдем поднимать» — идти в кабак, «быть под ёлкой» — находиться в кабаке; «ёлкин» — состояние алкогольного опьянения и т.п.
Случайно ли лже-Пётр I своим указом вводит в культ почитания на территории Московии дерево, которое стало символом питейных заведений, а в народной традиции считалось деревом смерти?
Естественно, что среди народа обычай наряжать ёлку приживался с трудом, так как ель издревле считалась на Руси деревом смерти: не случайно по сей день еловыми ветками принято устилать дорогу, по которой идёт похоронная процессия, а возле домов не принято сажать ёлки. А какого страху навевает поход в еловый лес, где среди белого дня можно легко потеряться, так как ель очень плохо пропускает солнечный свет и в лесах еловых, поэтому очень темно и от этого страшно. Также существовал обычай: удавившихся и вообще – самоубийц зарывать между двумя ёлками, поворачивая их. Из ели, как и из осины, запрещалось строить дома. Кроме того, в русских свадебных песнях ель связывали с темой смерти, где она символизировала невесту-сироту.
В древности у славяно-ариев, ёлка выступала символом смерти, которая связывала с «другим миром», перехода в него и необходимый элемент похоронного ритуала. Так как наши предки сжигали своих умерших, т.е. отправляли их к роду, то ель, как хорошо горящее в любое время года смолянистое дерево и использовалось при кродировании. Умершего славянского князя или княгиню густо обкладывали ветками из ели и шишек, при завершении погребальных молитв волхвов, при осыпании злаками овса, ржи и «голосении» многочиленных плакальщиц скорбный костер или кроду поджигали. Горящий пламень устремлялся в небо.
На протяжении всего XVIII века нигде, кроме питейных заведений, ель в качестве элемента новогоднего или святочного декора больше не фигурирует: её образ отсутствует в новогодних фейерверках и иллюминациях; не упоминается она при описании святочных маскарадов при дворе; и, конечно же, нет её на народных святочных игрищах. В рассказах о новогодних и святочных празднествах, проводившихся в этот период русской истории, никогда не указывается на присутствие в помещении ели.
В образе ели люди Древней Руси не видели ничего поэтического. Произрастая по преимуществу в сырых и болотистых местах, это дерево с темно-зеленой колючей хвоей, неприятным на ощупь, шероховатым и часто сырым стволом, не пользовалось особой любовью. Без симпатии изображалась ель как, впрочем, и другие хвойные деревья и в русской поэзии, и в литературе, вплоть до конца XIX века. Вот лишь несколько таких примеров. Ф. И. Тютчев писал в 1830 году:
«Пусть сосны и ели
Всю зиму торчат,
В снега и нетели
Закутавшись, спят.
Их тощая зелень,
Как иглы ежа,
Хоть ввек не желтеет,
Но ввек не свежа.»
Мрачные ассоциации вызывала ель у поэта и прозаика рубежа XIX и XX веков А. Н. Будищева:
«Сосны и мшистые ели,
Белые ночи и мрак.
Злобно под пенье метели
Воет пустынный овраг.»
А Иосиф Бродский, передавая свои ощущения от северного пейзажа (места своей ссылки – села Корейского), замечает:
«Прежде всего специфическая растительность. Она в принципе непривлекательна – все эти елочки, болотца. Человеку там делать нечего ни в качестве движущегося тела в пейзаже, ни в качестве зрителя. Потому что чего же он там увидит?»
Смертная символика ели была усвоена и получила широкое распространение при советской власти. Ель превратилась в характерную деталь официальных могильников, прежде всего – мавзолея Ленина, около которого были посажены серебристые норвежские ели:
«Ели наклоняются старея,
Над гранитом гулким мавзолея...»
Смертная символика ели нашла отражение и в пословицах, поговорках, фразеологизмах: «смотреть под елку» – тяжело болеть; «угодить под елку» – умереть; «еловая деревня», «еловая домовина» – гроб; «пойти или прогуляться по еловой дорожке» – умереть и др. Звуковая перекличка спровоцировала сближение слова «ёлка» с рядом нецензурных слов, что также повлияло на восприятие нами этого дерева. Характерны и «ёлочные» эвфемизмы, широко употребляемые в наши дни: «ёлки-палки», «ёлки-моталки» и т. п.
Возрождение ёлки началось лишь в середине ХIХ века. Считается, что первую рождественскую ёлку в Петербурге устроили проживавшие там немцы. Этот обычай горожанам так понравился, что они стали устанавливать ёлки в своих домах. Из столицы империи эта традиция начала распространяться по всей стране.
Ни Пушкин, ни Лермонтов, ни их современники никогда о ёлке не упоминают, тогда как святки, святочные маскарады и балы в литературе и в журнальных статьях описываются в это время постоянно: святочные гаданья даны в балладе Жуковского «Светлана» (1812), святки в помещичьем доме изображены Пушкиным в V главе «Евгения Онегина» (1825), в Сочельник происходит действие поэмы Пушкина «Домик в Коломне» (1828), к святкам приурочена драма Лермонтова «Маскарад» (1835): «Ведь нынче праздники и, верно, маскарад...».
Первое упоминание о ёлке появилось в газете «Северная пчела» накануне 1840 года: газета сообщала о продающихся «прелестно убранных и изукрашенных фонариками, гирляндами, венками» ёлках. Год спустя в том же издании появляется объяснение входящего в моду обычая:
«Мы переняли у добрых немцев детский праздник в канун праздника Рождества Христова: Weihnachtsbaum. Деревцо, освещенное фонариками или свечками, увешанное конфетами, плодами, игрушками, книгами составляет отраду детей, которым прежде уже говорено было, что за хорошее поведение и прилежание в праздник появится внезапное награждение...»
На протяжении первых десяти лет петербургские жители всё ещё воспринимали ёлку как специфическое немецкое обыкновение. А. В. Терещенко, автор семитомной монографии «Быт русского народа» (1848), писал:
«В местах, где живут иностранцы, особенно в столице, вошла в обыкновение ёлка».
Отстраненность, с которой даётся им описание праздника, свидетельствует о новизне для русского народа этого обычая:
«Для праздника ёлки выбирают преимущественно дерево ёлку, от коей детское празднество получило наименование; её обвешивают детскими игрушками, которые раздают им после забав. Богатые празднуют с изысканной прихотью.»
В рассказе С. Ауслендера «Святки в старом Петербурге» (1912) рассказывается о том, что первая рождественская ёлка в России была устроена государем Николаем I в самом в конце 1830-х годов, после чего, по примеру царской семьи, её стали устанавливать в знатных столичных домах:
«— Что же, вы после государя первые обычай этот немецкий приняли, — сказал один старый генерал батюшке.
—Да, было трогательно видеть в прошлом году во дворце, какую радость не только у детей, но и у людей старых вызывало это нововведение, — отвечал отец.»
Пришедшая из Германии ёлка с начала 1840-х годов начинает усваиваться русскими семьями столицы. В 1842 году журнал для детей «Звездочка», который издавался детской писательницей и переводчицей А. O. Ишимовой, сообщал своим читателям:
«Теперь во многих домах русских принят обычай немецкий: накануне праздника, тихонько от детей, приготовляют ёлку; это значит: украшают это вечнозеленое деревцо как только возможно лучше, цветами и лентами, навешивают на ветки грецкие вызолоченные орехи, красненькие, самые красивые яблоки, кисти вкусного винограда и разного рода искусно сделанные конфеты. Всё это освещается множеством разноцветных восковых свеч, прилепленных к веткам дерева, а иногда и разноцветными фонариками.»
К середине XIX века немецкий обычай прочно вошел в жизнь российской столицы. Ёлка становится для жителя Петербурга вполне привычным явлением. В 1847 году Н. А. Некрасов упоминает о ней как о чем-то всем знакомом и понятном:
«Все же случайное походит на конфеты на рождественской ёлке, которую так же нельзя назвать произведением природы, как какой-нибудь калейдоскопический роман фабрики Дюма – произведением искусства».
В. Иофе, исследуя «литературную флору» русской поэзии ХIХ-ХХ веков, отметил начавшуюся с конца XIX века возрастающую популярность ели, связанную, видимо, с тем, что ель в сознании русского народа крепко соединилась с положительным символом рождественского дерева:
«...ель и сосна, аутсайдеры XIX века, нынче становятся всё более и более популярными».
И уже дореволюционная детская литература полна рассказами о детской радости от встречи с Рождественской ёлкой. Об этом пишет К.Лукашевич «Мое милое детство», М.Толмачева «Как жила Тася», монахиня Варвара «Рождество Христово – Детство золотое», А.Федоров-Давыдов «Вместо Рождественской елки» и многие другие.
Забавный факт, но серьезным противником ёлки, как иноземного и, к тому же, ведического по своему происхождению обычая, стала христианская церковь. Святейший синод вплоть до революции 1917 года издавал указы, запрещавшие устройство ёлок в школах и гимназиях.
Тем не менее, к началу XX века ёлка становится в России обычным явлением. После 1917 года несколько лет елки сохранялись: вспомним картины «Ёлка в Сокольниках», «Ёлка в Горках». Но с 1925 года началась плановая борьба с религией и с православными праздниками, результатом которой стала окончательная отмена Рождества в 1929 году. День Рождества превратился в обычный рабочий день. Вместе с Рождеством отменялась и ёлка, уже прочно сросшаяся с ним. Ёлка, против которой когда-то выступала Православная Церковь, теперь стала называться «поповским» обычаем. И тогда ёлка «ушла в подполье»: её тайно продолжали ставить к Рождеству, плотно занавесив окна.
Ситуация изменилась после того, как И. В. Сталиным были произнесены слова: «Жить надо лучше, жить надо веселее». В конце 1935 года ёлка была не столько возрождена, сколько превращена в новый праздник, получивший простую и чёткую формулировку: «Новогодняя ёлка – праздник радостного и счастливого детства в нашей стране». Устройство новогодних ёлок для детей сотрудников учреждений и промышленных предприятий становится обязательным. Связь ёлки с Рождеством была предана забвению. Рождественское дерево превратилось в атрибут государственного праздника Нового Года. Восьмиконечную звезду – славяно-арийский знак Солнца, который христиане назвали Вифлеемской звездой, на верхушке «рождественского дерева» теперь заменила пятиконечная звезда, такая же, как на кремлёвских башнях.
В 1954 году впервые зажглась главная ёлка страны - Кремлевская, которая искрится и сверкает каждый Новый Год.
После 1935 года игрушки отражали развитие народного хозяйства в СССР. В популярном в те годы советском журнале «Вокруг света» объяснялось:
«По елочным игрушкам можно проследить историю строительства новосветлого коммунистического общества разных годов. Наряду с банальными зайчиками и белочками, сосульками и колобками, выпускались игрушки в виде пятиконечной звезды, серпа и молота, трактора, самолета; позже им на смену пришли игрушки в виде космонавтов, и космических кораблей, ракет.»
Рождество же оставалось под запретом аж до 1989 года. Такая вот непростая история новогодней ёлки в России.
Где же зародился праздник ёлки?
Оказывается, что у многих европезированных славяно-арийских народов во время рождественского сезона издавна использовалось рождественское или святочное полено, громадный кусок дерева или пень, который зажигался на очаге в первый день Рождества и понемногу сгорал в течение двенадцати дней праздника. Согласно распространенному верованию, бережное хранение кусочка рождественского полена в течение всего года защищало дом от огня и молнии, обеспечивало семье обилие зерна и помогало скотине легко выносить потомство. В качестве рождественского полена использовались обрубки стволов ели и бука. У южных славян – это так называемый бадняк, у скандинавов –juldlock , у французов – le buche de Noël (прим А.Н. – рождественский чурбан, что по сути, если прочитать эти слова по-русски, получим бух – русское обух – обратная сторона